Художники бывают разные. Выпуск 4: иллюстратор
Мы продолжаем разговаривать с художниками.
Про сложную профессию иллюстратора мы поговорили с Надей Суворовой, художником, иллюстратором, дизайнером
Но начнём с конца
Post scriptum от Нади Суворовой
«Этот разговор произошёл задолго до нынешней катастрофы. Кажется, сейчас особенно важно учить детей и смотреть с ними правильные книги, которые помогут найти ответы. Если десять лет назад книги о милосердии и правах человека казались модой, а сейчас они как хлеб, как броня от ядовитых слов и искажённой реальности. Искусство лечит, как доказали выходцы из концлагерей, создавшие арт-терапию. Искусство и со-творчество – это самые сильные средства. Созидайте, сочиняйте, слушайте истории друг друга — только так сохраним свободу внутри»
Беседовала Оля Айзенберг
НС: Иллюстраторы стали очень разными за эти двадцать лет, которые я работаю. Сейчас много таких, узких, что ли…
ОА: Ты имеешь в виду, науку и жизнь иллюстрировать, молекулы…
НС: Я имею в виду художника, который рисует котиков или гномиков…
ОА: Серьёзно?
НС: Да, в инстаграме таких страниц полно. Причём это очень популярный тренд среди мам, которые родили, не хотят выходить обратно на работу юристом, любят творчество и начинают вышивать или рисовать… И с одной стороны это очень хорошо, наверное, но при этом… Понятие профессии немного размывается.
ОА: Подожди, но они непрофессионалы…
НС: Грань очень тонкая между профессионалом и непрофессионалом. Вот что называть профессиональным?
ОА: Профессиональное образование у тебя есть, а у них нет.
НС: Ну да, верно, но из тех, кто получал со мной это профессиональное образование, мало кто им пользуется… С нашего курса в Полиграфе я знаю четверых, кто рисует книжки … Нас выпустилось около пятнадцати человек иллюстраторов. Из них работает с книгами Зина Сурова (вот это мотор!), Лёня Шмельков (он хоть и мультипликатор в основном, но иногда делает очень классные книги), Варя Аляй — виртуозный иллюстратор, но крайне редко работает с книгами, ну я немножко, а остальные – дизайнеры по большей части. Иллюстраторов-книжников в чистом виде очень мало.
ОА: Тут вопрос, что такое иллюстратор вообще…
НС: Старая школа нас учила на иллюстратора, художника, который делает книгу три месяца или дольше, вдумчиво собирает к ней материал… Таких художников сейчас на самом деле нужно совсем немного, довольно большая их ниша занята реалистичными рисовальщиками ещё более старой школы чем мы. Или иллюстраторами, которые работают на приёме, рисуют из раза в раз симпатичных зверушек, стилизованных школьников и так далее. Зато появились подарочные красивые книжки-картинки, яркий детский нон-фикшн и иллюстрация очень сильно распространилась за грани книжного мира. Журнальная, дидактическая, стоковая (её очень много)…
ОА: Стоковая – это что такое? Библиотека образов?
НС: Угу, как фото-банк. Как правило художник понимает, что он здорово рисует собак или собирает цветочные паттерны, и он делает наборами таких изображений, там, собаки всех пород или собака в очках катается на сноуборде, они самой разной степени очеловеченности могут быть. Пачками, сетами автор загружает иллюстрации в банк, и от какого-то количества скачиваний получает оплату.
Также есть полу-сувенирно-интерьерная ниша — открытки, постеры и игрушки-брошки…
ОА: Для каких-то заказчиков соответственно?
НС: Ну как правило для каких-то магазинов, маркетов, онлайн-продажи… Иногда для мерча. А иногда игрушки становятся самостоятельными продуктами. Света Короткова или Даша Герасимова — у них непонятно, что известней, книги или изделия. У Даши, наверное, картинки всё-таки, свой стиль, найденный в иллюстрации, а у Светы, возможно, брошки. Катя Шумкова, которая чудесные книги рисует, но при этом половина детей знакомых вырастают с её игрушками…
ОА: Зато они делают с Настей Левашовой детские журналы Кракатук и Улитку Коперника.
НС: Да, в журналы они рисуют. И очень здорово, что эти журналы появились — ещё Звездная пыль издательства Кит. Но всё равно масштабы, мне кажется, не те. По пальцам можно пересчитать тех, кто делает много книжек художественно, а не промышленно, на приёме или на подражательстве.
ОА: А как получается, что они делают именно много книжек, то есть, от чего это зависит? Наверное всем хотелось бы делать много книжек, то есть, это выбор человека или востребованность его конкретного, не знаю, стиля?...
НС: Очень по-разному. Для некоторых художников показывать себя в книге — это важно. Художник может зарабатывать преподаванием, и регулярно издавать свои книжки, причём некоторые со своим текстом. Это просветительская миссия, а может быть ролевая модель или азарт творца: науч-поп, нон-фикшн, познавалки. Такая серия вышла у моей подруги и однокурсницы Зины Суровой. Они работают в паре с мужем-дизайнером Филлипом Суровым. Сделали массу книг и игру. Очень мощная книга «Космос» сделана ими в соавторстве с фотографом Дмитрием Костюколвым.
Другой пример активного книжного иллюстратора — Аня Десницкая, у неё кроме талантища, тоже невероятная работоспособность. Она нашла свой стиль, и в нём очень шустро и здорово рисует. Аня тоже из Полиграфа.
Если говорить о молодых профессионалах, есть художница Маша Судовых, довольно молодая девушка, Маше примерно 27 лет, училась в Англии и рисует в таком акварельно-ретро стиле, тоже, в основном, милых животных. Ну вот «Лапин» (истории про зайца), у них уже книжки три-четыре. У неё действительно есть способность вживаться в персонажей и делать их запоминающимися. К ним привязываются зрители. Персонажи и стилистика достаточно сладкие на мой взгляд, но в приглушённых цветах ))
ОА: То есть, вполне технично используют свои приёмы, с пониманием, как это работает?
НС: Аналитически очень, по всем законам жанра. Есть интересная плодотворная художница Катя Горелик, которая по первому образованию юрист, потом в декрете пошла на годичный курс по иллюстрации в Британке, Катя в детстве всегда рисовала, но так сложилось… Почти как Илья Муромец лет до тридцати считала, что ей со своими крутыми картинками неясно, что дальше делать, как печататься. А потом, когда у неё родился уже второй ребёнок, дочка, она начала создавать детские книги целиком, писать их и рисовать. При этом с младенцем нарисовать свою книжку, написать пятнадцать писем в европейские издательства, потом с пятью или тремя из них вести переписку, с одним как-то заключить договор, это всё большая организационная работа, на которую у многих нежных девушек, которые просто рисуют, не хватает не только организаторских ресурсов, но и уверенности, напора)) Сказать: «У меня такая крутая книжка, зашибись, вам она нужна позарез!» Не хватает напора многим. Да, Катя действительно классно рисует, какие-то книги мне больше нравятся, какие-то меньше, но главное, что, во-первых, она самостоятельно представляет весь этот процесс, она же себе и автор, и иллюстратор, и во-вторых, она очень круто идёт по своему плану.
Важно рассчитать план создания книги: на раскадровку две недели, к примеру, потом на эскизы какое-то время, между раскадровкой и эскизами текст должен быть написан целиком. В какой-то момент редактор должен дать добро на текст. И вот все эти этапы у неё идут по дням.
ОА: Это, получается, дивный новый мир авторов, которые сами себе рисуют и сами себе и пишут, а вас ведь учили наверно классической иллюстрации, в плане, что есть авторский текст…
НС: Нас учили работать с текстом, действительно, нас учили изучать эпоху, понимать, насколько она проявится в материале, что можно обойти, сделать совсем условным, а что нужно документально выразить.
Как сказать учили… Это была традиция. То есть, нас не сильно учили, потому что возможности изучать каждый раз эпоху было не так много.
В основном, кстати, обучение рисованию было прямо перед поступлением. Поскольку поступить было непросто, традиционно все упорно очень готовились, многие практические навыки набирались ещё перед институтом, часто либо на курсах, либо в студиях, мастерских.
ОА: А у тебя как происходило?
НС: У меня был сначала учитель живописи, Руальд Георгиевич Дмитриев, к которому я приходила в мастерскую раз в неделю…
ОА: У тебя должен быть учитель живописи, просто потому что у тебя художники в семье? Или ты сама проявила желание и инициативу?
НС: Много рисовать я начала однажды в подростковом возрасте, вдруг летом нечего было делать, и захотелось.
ОА: Счастливые дети, которым летом нечего было делать, у них не было гаджетов ))
НС: Ну, не знаю насчёт счастья, сложно сказать…
ОА: В смысле, у них открывались какие-то возможности…
НС: Был какой-то детский примитивный азарт нарисовать как есть, как оно на самом деле, похоже, подробно, и со светом и тенью…
ОА: Это во сколько примерно лет?
НС: Это было в двенадцать-тринадцать…
ОА: А ты была рисующий ребёнок?
НС: Ну да, в принципе я была рисующий ребёнок. Мы с другом рисовали комиксы про пти-ёжика, ёжика с крыльями. Бабушка-живописец мне рассказывала сказки про какое-то крысиное семейство, которое жило на соседнем пруду. Идея того, что можно и нарисовать, и рассказать одновременно, она уже была )) Потом где-то с десяти до одиннадцати я ходила в архитектурную студию, где с одной стороны было очень интересно, потому что надо было много придумывать, фантазировать, нам много показывали-рассказывали чего-то совсем нового и не детского…
ОА: А бабушка – реалистический живописец?
НС: Бабушка в целом конечно реалистичный живописец. Но поскольку у неё была возможность ездить с дедушкой-академиком по Европе, она любила всевозможные ранние возрождения, которых здесь у нас мало совсем, и модернистские прибамбасы тоже. Она, в принципе, была «пожиратель» искусства – восторженно любила разное. Широко достаточно смотрела, а как профессионал работала в своей соц-реалистической школе, с долей поэзии, но достаточно чётко и традиционно.
Потом я студию забросила, потому что там расписание стало очень плотным. И стала рисовать сама цветными карандашами натюрмортики, воспоминания о походах, горах. Там же так красиво, а камеры на телефоне не было, вот и рисовала… И осенью с моими пятью картинками я спросила у бабушки совета, стоит ли мне этим заниматься. И тогда мы познакомились с бабушкиным другом Юрием Константиновичем Бурджеляном. А он в тот момент не вёл никакие группы, ни детские, ни студенческие, и переправил меня к своему другу Руальду Георгиевичу Дмитриеву, который тоже был прекрасный, очень поэтичный человек, у него, я до сих пор помню, висели восточные маски и прикольные копии Вермеера, нарисованные тремя-двумя шариковыми ручками.
И я стала с ним заниматься периодически… Да, вот, какая штука ещё, которая меня пленила на тот момент – о восьми демонах кисти. Я вот сколько не искала, этот текст Китайского трактата не могу найти. О том, что есть горячая кисть, есть слишком холодная кисть, есть кисть, которая повторяет — об опасностях, которых нужно избегать живописцу. Часто Руальд Георгиевич он делал лирические отступления, рассказывал, как они учились в МСХШ детьми… Он из детей репрессированных, то ли он жил у тётки, то ли там был какой-то интернат… Как они бегали куда-то на галёрку в театр и там рисовали, и как в Пушкинский они заскакивали. Матисса смотрели. И какие-то цитаты Матисса он выдавал. Мне тогда это казалось нудно, но он такой был искренний человек и увлечённый, пассионарный, приходилось слушать и позже это очень пригодилось.
ОА: Так и что, ты писала постановки, натюрморты, что ты там делала?
НС: Да, я писала постановки. Это было так: я после школы ехала к нему, покупала себе, как во времена бедствующих вангогов, какой-нибудь огурец и четвертинку чёрного, жевала это по дороге, иногда приносила к нему )) Рисовала у него какие-то натюрморты, потихоньку засыпая, потому что он конечно как художник старой школы считал, что надо два занятия карандашом, одно занятие цветом. На карандаше, конечно, я засыпала. Но живописец был потрясающий, поэтому мне кажется, сами натюрморты, которые он ставил, они вкус к делу подогревали. Так прошло, наверное, года два, в десятом классе встал вопрос неизбежный, куда поступать, и в первую очередь я стала перебирать художественные вузы как некоторый челлендж. Дело художника казалось мне самым сложным . На мехмат все и так шли из матшколы, в РГГУ уж как-нибудь можно подготовиться, думала я тогда, а художество казалось самым сложным.
ОА: Вот как. А не анализировала с точки зрения будущего, каково потом быть художником?
НС: Как жить художником? Не, у меня были идеалистические картинки, потому что бабушка у нас в семье зарабатывала больше всех. Так получилось. У неё была какая-то артистическая жилка. Когда полчаса человек пообщался и уже чувствовал душевную близость. Она встречалась с какими-то коллекционерами, как правило, очаровывала их. Плюс какие-то связи от дедушки остались. Он был академиком живописи, профессором в Суриковском институте и в Педагогическом, известный портретист, Василий Прокофьевич Ефанов, писал Капицу, Ландау и т.д. Был классным колористом и очень классным постановщиком. Потому что до того, как он занялся живописью, он был вообще-то актёром, путешествовал на корабле по Волге с театром, родом, кстати, из Самары. Василий Прокофьевич потом в студии Кардовского учился живописи и так живописцем и остался. За счёт этого, у него все, казалось бы, протокольные сюжеты, получались живыми, убедительными.
ОА: Классно, ну в общем, не казалось, что художник – горе в семье ))
НС: Бурджелян предупреждал перед поступлением, что это тяжёлое дело. Не только из-за заработка, сколько про то, что это вечные поиски, но он не расшифровывал, просто спрашивал: «Ты хорошо подумала?»
ОА: А ты как выбирала, куда будешь поступать?
НС: Мы рассматривали, в основном, Строгановку и Полиграф. В Суриковский нужно было какие-то корочки иметь, это казалось сложнее. Мы ездили смотреть несколько мест, с бабушкой и родителями. В Строгановку, потому что там был знакомый скульптор, который там преподавал, можно было пойти посмотреть, и она близко тут. В Строгановке показалось более промышленно как-то. Казалось, что Полиграф, он какой-то всё-таки более культурный, во-первых, а во-вторых, что всё-таки художества художествами, а дизайн может дать кусок хлеба, стезя прикладная и востребованная. Ну да, и всё-таки какая-то традиция, потому что мой прадед, бабушкин отец, он работал в Полиграфе, был завкафедры, но я его никогда не видела, он для меня мифической личностью был. Было ещё какое-то магическое стечение обстоятельств, когда уже решившись поступить в Полиграф, я стала на антресолях находить его какие-то связки, коробки, упаковки каких-то потрясающих книг по шрифту, по разным видам печати.
ОА: А есть какие-то разные в Полиграфе факультеты, ты сразу определялась?
НС: Сейчас, кажется, есть разные, дизайн и иллюстрация. Когда я поступала, был один худграф, он назывался ХТОПП, художественно-техническое оформления печатной продукции. Туда шли все: и дизайнеры, и будущие современные художники.
ОА: А там же внутри есть какие-то кафедры всё-таки отдельные?
НС: На тот момент, когда я поступала, кафедры иллюстрации не было. Были кафедра рисунок-живопись-композиция – РЖИК, и кафедра ХТОПП, дизайна. А в процессе учёбы, на третьем курсе, когда я шла на третий курс, кафедра иллюстрации возникла, и заведовать ею пришёл Борис Диодоров. Помню, как его появление было подготовлено. Сначала устроили его большую выставку в музее, по ней нас водила Наталья Николаевна Розанова, старушка-божий одуванчик на первый взгляд, и она так читала лекции, душа отдыхала, с такими парящими глазами, всё приносила-показывала нам, как-то очень мягко, тихо, но при этом очень точно рассказывала. Она у нас читала историю печатной графики и историю материальной культуры. Наталья Николаевна была добрым полицейским по сравнению Маргаритой Прокофьевой с историей искусств, та была дама с бигудями и папиросой, могла хлопнуть каблуком по столу, ставила двойки направо и налево, а эта на занятиях была очаровательна, но на экзамене спрашивала по полной. И вот, Наталья Николаевна повела нас на выставку, рассказывала про офорты и акватинты Диодорова, рассказывала, какой он интересный человек, что надо его хорошо встретить. Тогда я пошла показать Борису Аркадьевичу свои работы и так потом и осталась.
ОА: А ты заинтересовалась иллюстрацией с приходом Диодорова или мысли какие-то были про это и до того?
НС: Мысли были, потому что мы подружились с Варей, дочкой совершенно чудесной художницы Кати Силиной, Екатерины Андреевны для студентов в последствии. На первом курсе часто заезжали к Варе домой потому, что её бабушка невероятные лепёшки жарила, а Катя Варю пыталась настроить на активный творческий подход, ну и по ходу дела в её поле влияния попадали все Варины подруги. Мы очень подружились. А началось знакомство с рисунка, сделаного мной с неудобнейшей точки от двери, с затылка модели в резком ракурсе. Двери в аудиторию были открыты — иначе не уместиться. Этот рисунок увидели и оценили преподаватели, в том числе Варин отчим. Наверное, здесь не обойтись без упоминания Ирины Павловны Захаровой, у которой готовилось и училось рисовать почти пол института.
ОА: Ты себе сделала репутацию сразу же, круто ))
НС: Приятное совпадение)) И, наблюдая за Катей Силиной я увидела, насколько у неё активная мировая жизнь. Когда мы были на первом курсе, она ездила в Словакию к знаменитому художнику, Душану Каллаю на воркшоп, где художники две недели жили, рисовали проект о фантастических животных, это выглядело очень романтично. Катя рассказывала про мировые конкурсы. Иллюстрация связалась в сознании с открытием большого мира. Кроме того, Катя работала с большим разнообразием. Она показывала свои литографии, иллюстрации, офорты своего учителя Дмитрия Лиона, это всё было настолько разным. А ещё иллюстрированные книги на разных языках, и дизайнерские большие сборники. Интернета почти было, а фоном служило визуальное пространство города – это конец 90х, начало нулевых — везде вывески про такси-цветы-букеты и т.д., смотреть больно, шрифты варварские, а тут сокровища такие.
ОА: И тут соответственно Диодоров приходит.
НС: Да, и его приход наложился на ощущение, что иллюстрация открывает границы.
ОА: Так, и вы стали учиться у Диодорова. Можешь сформулировать концепцию, подход: чему вас учили, какой-то посыл…
НС: Во-первых, ставить себе высокую планку. Он рассказывал про своего учителя Кибрика. Который говорил: даже не думайте, что вы хотите стать вторыми Кибриками. Надо хотеть стать Рафаэлем… Сейчас это, наверное, смешно, потому что второй никто не нужен, но всё равно это важная тема идеализации и стремления к абсолюту. И потом желание удивиться самому и удивить других, найти в том, что уже проиллюстрировано 25 раз, эмоцию удивления и свежий взгляд. Он особенно не расшифровывал, как это сделать, преподавал таким восточным стилем, мне кажется, скорее вопросами, чем ответами. Ещё плюс глубокое проникновение во все аспекты произведения. Если художник иллюстрирует Шведскую книжку, надо поехать в Швецию, а если не поехать, то по крайней мере почитать-посмотреть.
ОА: Вы в процессе обучения просто упражнялись и иллюстрировали тексты?
НС: Да, мы делали проектные задания, иллюстрированная книга или две на семестр, или одна книга и серия иллюстраций. Так прошли половина третьего и четвёртый курс, а следующий год был дипломный.
ОА: Какой у тебя был диплом?
НС: У меня был диплом «Путаница» Чуковского.
И для второй части я взяла книжку, которую рисовала на заказ межу третьим и четвёртым курсом… Мы договорились с издательством… Тоже такой ключевой момент, когда на какой-то выставке в иностранке я увидела, что там одноклассница брата, интересно было поздороваться, но так просто я не подошла и не спросила бы, если бы была одна, нужны ли в издательстве, где она работает, талантливые прекрасные иллюстраторы )) А Катя Силина меня буквально локтем ткнула: «Она же редактором работает, иди, спроси, не надо ли им чё-нить нарисовать!». Так я и сделала, и мне прислали заказ, который сначала не был оформлен как договор, просто был текст. Не могу сказать, что этот текст мне сразу сильно понравился. Но он был сказочный, это значит, что пофантазировать можно было всласть. И ещё одна из заповедей, которую я взяла от Кати, это то, что профессиональный иллюстратор может проиллюстрировать всё что угодно. Поэтому конечно я взялась, рисовала, было сложно усидеть за этим, потому что картинок много, у меня не было до этого настолько объёмных заданий. Я делала разворотные иллюстрации чёрной акварелью в размывке (черно-белая печать дешевле для издательства). Картинки понравились, но они отложили издание – серия была не самая ходовая в издательстве. А к концу пятого курса как раз-таки до печати дошла очередь, книгу издали.
ОА: Очень важная тема – как иллюстрировать материал, который тебе не нравится?
НС: Ой, никак, наверное... только не читая))) Есть такие чудесные случаи, когда текст не показывают, только говорят тему статьи (с Вестником Маккинзи так было) и только по нему нужно придумать визуальную метафору.
Либо так ещё можно – если текст просто слабый, но для чего-то полезный (помечтать, попускать слюни, побояться, познавательный) – представляю себе человека, которого она сделает счастливым, и так вот его оптикой и смотрю, но для книжки это плохой вариант, нужна влюблённость, если не в текст, то в тему. Книга – это не особо прибыльно, поэтому ради чего браться за нелюбимый текст?
Ещё средство от занудства для иллюстратора – подкладывать "пасхалочки" в самые наивные, примитивные образы, прятать там что-то для пытливого глаза.
ОА: Почему ты «Путаницу» выбрала и ещё в такой неожиданной для иллюстрации технике – масляная живопись?
НС: В такой технике потому, что я считала, что я живописец всё-таки, что учусь на иллюстратора, но вообще я всё-таки живописец. Мне хотелось попробовать, хотелось оригинальности, почему бы и нет… Почему «Путаницу»? У меня же родилась Василиса на четвёртом курсе, и пришло время читать детские книжки, и я заново открыла Чуковского. Мне абсурд вообще нравился. А Диодоров поддержал потому, что он в принципе любит такие классические тексты.
ОА: Диплом принёс чувство удовлетворения?
НС: Я была очень довольна, что удалось такую не совсем традиционную штуку сделать… Ну да, было вполне кайфово и сложно. Потом очень приятно ещё, что она издалась, несмотря на пророчества, что, мол, не в нашей стране…
ОА: Слишком смелый эксперимент?
НС: Ну да, некоммерческий… А, кстати, обложку с девочкой я рисовала несколько раз. Сначала нарисовала, потом ещё раз, потом ещё раз – мне казалось, что смогла нарисовать только когда дочка подросла, и я смогла на неё поглядывать. Поэтому девочка на обложке наконец получилась убедительной.
ОА: Василиса тебе помогала, прикольно. А ты выпустилась и сразу бросилась искать работу? Или… У тебя был маленький ребёнок…
НС: У меня был маленький ребёнок. Я бросилась вступать в союз художников на самом деле в первый год, потому что бабушка сильно болела и очень ждала моего вступления. Это давало право стать арендатором мастерской, и соответственно сохранить весь семейный архив художников и продолжить там работать.
К концу осени мы познакомились с «Самокатом» (детское издательство), тоже через Бориса Аркадьевича Диодорова, потому что молодая студентка с редакторского, Марина Кадетова (ныне шеф-редактор Компас-Гида) искала художников, с кем бы проводить детские мастер-классы по выходным в клубах ОГИ и ПирОГИ, и пришла к Диодорову. «Самокат» был молоденький ещё – ровесник моей Василисы. И вообще формата мастерклассов фестивальных не было в России, а жажда видимо была. Борис Аркадьевич посоветовал меня, мы познакомились с Ириной Балахоновой и начались эксперименты.
Первые разы с детьми было очень страшно, потому что какие-то тридцать детей в далёком для меня Новогиреево, дети с особенностями. Вообще выступать публично и кого-то организовывать было дико непривычно. Судя по тому, что Ира Балахонова стала нас звать дальше, дело пошло нормально, но не всё гладко, конечно…
ОА: А что за мастерклассы, что вы делали?
НС: Мы делали книжки-картинки из листов А4, малюсенькие, несколько листочков. Я думала: ну как это вообще возможно, книжку за час придумать и нарисовать?... Мне кажется, это из серии мастерклассов Тони Роббинса: для того, чтобы залезть на гору, нужна гора и нужно залезть )) Манипуляция. Примерно так же... Ну как книжку сделать? Нужно начало и конец, ну и обложка. И самое интересное, что эта магическая формула с детьми в принципе работала. Потом это уже обросло всякими темами, рассказами, приёмами и т.д.
ОА: Понятно, а потом ты им – «Самокату» – уже стала книжки делать?
НС: Да, я сначала делала дизайн книжки Наташи Нусиновой «Приключения Джерика», это автобиографическая история про советскую жизнь, про советское детство, на фоне истории дружбы девочки с собакой. Всё это было непросто, потому что Наташа – кинематографист, нужно, чтобы всё было документально, нужно было поехать туда, поехать сюда, сходить в музей кино, посмотреть там, как выглядели бобины с фильмами, сфотографировать, что-то найти по знакомым. Была какая-то куча хлопот с контентом, переснимать, обрабатывать… Иллюстрации делала Аня Вронская, пришедшая в книгу из анимации. От Ани я запомнила, как важно рисовать светом. Я только дизайн делала, но там было много всего, там коллажи, мои фотографии, там был леттеринг, разворотные коллажи-шмуцтитулы.
Потом была ещё одна книжка, нарисованная для «Самоката», «Лоранга, Мазарин и Дартаньян», шведской писательницы Барбру Линдгрен. С неё началась ещё более разнообразная фестивальная жизнь.
А «Джерика» потом напечатали в каком-то карманном формате во многих-многих странах. Первое издание было дорогое, альбомное, а переиздавали в книжном, вертикальном, и за границу продавали маленьким, но зато про первый тираж написала Елена Юрьевна Герчук в журнале «Как», это было очень приятно )) В колонке культового журнала оказалась статья про мой дизайн, хотя я считала себя дизайнером-самоучкой, у нас до третьего курса дизайн шёл шаляй-валяй, а с третьего курса на иллюстрации так вообще ещё валяйистей…
ОА: А с «Лорангой», ты говоришь, фестивальная жизнь началась?
НС: Да, началась фестивальная жизнь с того, что на «Нонфикшне» надо было устроить какую-то презентацию «Лоранги», а не было ничего, ни краски, ни материалов… Краску можно было пойти купить, но денег на краску вроде как тоже никто не выделял, их надо было как-то вытягивать.
А были на третьем этаже ЦДХ высокие потолки и длинные-длинные чёрные шторы, которые остались от предыдущей выставки и вручения премии Кандинского. Соответственно, самым доступным материалом оказались эти чёрные шторы, вот и пришлось рисовать на шторах. А после гастролей штор с мастерклассами, какая-то питерская дама нашила из них сумок… В общем всё пошло в дело ))
Кстати, про полиграфическое образование: сейчас премию Кандинского получил Андрей Кузькин (работа «Молельщики и герои» на последней биеналле современного искусства в Гараже), такой современный художник, окончивший Полиграф.
Это я к тому, что в полиграфе была какая-то такая философская школа, что вот есть форма, содержание, материалы и работа с ритмом, есть такие базовые фундаментальные понятия, которыми в принципе ты, художник, должен уметь оперировать. Не то что расположить принцессу и чудовище в одной пещере, а именно про изнанку и основу, фундамент всего этого.
ОА: Иллюстраторская твоя жизнь тогда уже началась, и дальше уже, ты же ещё, я так понимаю, и в фирменных стилях тоже приложилась где-то…
НС: Где-то да. У меня была такая внутренняя программа, что я после института готовлюсь к поступлению в союз художников, что-то рисую, если случается заказ, а потом иду дизайнером работать. Но так получилось, что за этот год, пока я вступала в союз, мы познакомились с «Самокатом», какие-то ещё иллюстраторские заказы мне приходили, я решила остаться на фрилансе.
У меня был такой посыл от Кати Силиной, что первое время иллюстратору надо просто накопить какой-то багаж, рисовать всё подряд, что дают. Потому что это опыт. Поэтому я рисовала какие-то безумные кулинарные книжки, на компьютере мышкой по эскизам, это было дико нетехнологично без планшета, и платили мало, но зато никто особо сильно не встревал в процесс, работать было интересно, это были стилизации под рассказы о Ходже Насреддине, другой раздел про еврейскую кухню по мотивам Шолом-Алейхема, сборник о европейской кухне или о влиянии географических открытий на кулинарию, уже плохо помню.
НС: А сейчас всё-таки ты с иллюстраторской деятельностью в каких отношениях? Ты бы хотела, чтобы её было больше или ты хочешь постепенно в другие смежные области мигрировать?
НС: Знаешь, я не загадываю, я наслаждаюсь иллюстрированием, но уже не всем, что подворачивается, а всем, во что я включаюсь. Диодоров говорил, на контрасте с любимой мною Катей, рисуйте только для вечности. На деле каждый выбирает, наверно, какой-то срединный путь.
Для меня один из важных критериев – это люди. Если мне с человеком интересно работать, и я понимаю, что мы как-то договоримся, и есть какие-то общие интересы, пересечения, то можно наверняка браться за работу… Нарисовать-то это почти ерунда))…
«Волшебная пила» (творческое объединение иллюстраторов) меня вдохновила на то, что иллюстрация может быть даже в чём-то разнообразнее и богаче, она не хуже и не у́же живописи.
В живописи, по идее, тоже всё можно)) Но в иллюстрации взаимодействие с текстом и с читателем делает её более демократичной. Кроме того, в книге бывает более разнообразное пространство, хотя я не хочу сейчас никак их сравнивать, мне кажется, что вообще глупо их разделять.
Но в какой-то момент, когда человеку нужно понять, где и чему учиться, тогда приходится сравнивать.
Я слышала какую-то теорию, не знаю, насколько она работает, про десять тысяч часов. Для того, чтобы почувствовать какую-то твёрдость и уверенность в каком-то деле, нужно ему отдать десять тысяч часов. Точно не меньше. И юный человек думает, куда эти часы отдать… Тогда мне хотелось сравнивать, сейчас уже нет ))
ОА: Тем более вполне же они уживаются вместе в твоей реальности.
НС: Самое прекрасное, что есть, это, наверное, книга художника. Но в вакууме она не существует.
Хочется в год делать два-три заказных проекта, и чтобы было что-то регулярное, и что-то для полёта… Хочется совмещать. Ну и плюс мне очень нравится жанр живописной книги, я их пока сделала только две, правда, но реальных конструкций я собрала больше, их четыре. Это такая книжка, которая состоит из двух подрамников, соединённых рояльными петлями. Красная Шапочка у меня была собрана давно, а этим летом я доделала книгу-складень по Сну в Летнюю Ночь.
ОА: А ты показывала это в сетях? Что-то я не видела…
НС: Показывала, со Сном В Летнюю Ночь произошла такая история. Я его снимала, потом редактировала фотки, готовила публикацию. А потом в конце этого поста, после шесть интерьерных фотографий объекта, седьмой я поставила свой портрет в мастерской, снятый подругой-фотографом. В итоге пост лайкнуло человек сорок, а фотку — двести… В общем, можно было ничего не рисовать ))
ОА: Ну ты там красавица, хорошие фотки ))… Но ты расстроилась?
НС: Не то что бы сильно расстроилась, я на к этому привыкла. Есть какая-то формула про 80 и 20 процентов: что 20 процентов усилий дают 80 процентов результата, а остальные 80 дают 20. Тут вопрос, что считать результатом. Мне же было интересно такую форму живописной книги исследовать, и вот такие штуки я бы делала на заказ, если бы так сложилось. Научись я их продавать, тогда с удовольствием делала почти только их. Книги, которые сделаны в технике масляной или акриловой живописи.
Но сейчас, когда у меня есть дизайнерские и иллюстраторские заказы и стабильное преподавание, я конечно не брошу всё, чтобы только этим заниматься, потому что всё-таки такая работа в мастерской – это очень ограниченное общение.
Поэтому я дико ценю «Летал и Шагал», за то, что он даёт вот этот человеческий и профессиональный обмен интересами, увлечениями и просто переживаниями каких-то моментов: и творческих огорчений, и творческих находок, что это какая-то общность людей.
ОА: А ты ведь тоже собирала группы у себя в мастерской – порисовать, пописать?
НС: Да, весной приходили взрослые, и подростки потом тоже чуть-чуть приходили. Со взрослыми мне очень понравилось. Но я сейчас со студентами первый год, мне пока хватает.
ОА: А с детьми – нет? ))
НС: Слушай, ну с детьми, с подростками всегда возникает вопрос, надо ли их учить… Потому что в одиннадцать-двенадцать-тринадцать у них уже есть какие-то конструкции в голове, и вот как там надо им всем троим давать один какой-то образовательный паттерн?… Или верить в их внутреннего художника, который пять минут хочет писать свето-тени, а ещё пять минут хочет полосочки, а ещё десять минут думает, что лучше всего получилось кресло в углу, а всё остальное не важно. Происходит какой-то кипиш и бурлёж, за которым любопытно наблюдать, я готова иногда организовывать пространство, но я не готова за это отвечать как педагог ))
ОА: И непонятный же запрос…
НС: Часто у подрастающих запрос – попробовать писать маслом, это же интересно…
ОА: Ну попробовали и попробовали… Это запрос без цели, разовый.
НС: Есть цель какая-то экспериментальная. А со взрослыми здорово, мне кажется, я бы хотела продолжить.
ОА: А сейчас что ты преподаёшь своим студентам?
НС: Мастерство иллюстрации. Но перед самым началом семестра выяснилось, что тема семестра это два комикса, а не просто остросюжетная книга, которую, как иллюстраторскую задачу я хорошо понимаю и авторский комикс. Один из них по остросюжетному произведению, а второй авторский. И я представляю себе этих юных людей, которым нужно не просто переработать текст, а нужно сделать всю связанную историю. Тут нужен методология, инструментарий. Пришлось много чего изучать, но я сама очень рада, что погрузилась в это всё…
Сейчас прошло два с половиной месяца, и я понимаю, что у студенческого проекта намного больше степеней свободы. Интересно и полезно, если комикс будет с драматургически выверенной историей, сюжетом, но возможен комикс, основанный на каком-то визуальном образе, от которого эта история пойдёт, не обязательно это будет линейная «история о…» Вот как Борхес делил на взятие города, возвращение домой, поиск и самоубийство Бога. Третьекурсникам самоубийство Бога, кстати, больше всего откликается.
Комикс, в таком по крайней мере студенческом варианте, он может вполне отталкиваться от оммажа, например. Интересно пробовать и экспериментировать с тем, чтобы из визуала развивать историю, чтобы его крутить или сталкивать один с другой визуальной средой... Есть чудесная рисованная книжка Варвары Помидор о прогулках по Эрмитажу – пример того, как сталкивается два мира, очень условные стилизованные персонажи и классическое музейное пространство.
ОА: То есть, это тоже может рождать историю?
НС: Да, мне кажется, вполне. Может быть музейное или пространство перформанса. Это с одной стороны реальный, а с другой – всё-таки не бытовой образ. Мне кажется, в парадигме метамодернизма это законный ход. Все художники всё равно что-то копируют. Это способ раскрутить себя на диалог с чем-то и самим собой, не идти от схемы, а идти от каких-то интуитивных привязанностей, личных впечатлений…
ОА: Под схемой ты что подразумеваешь?
НС: Я имею в виду развитие сюжета. Когда есть персонаж, есть проблема, с которой он сталкивается, есть обстоятельства, есть мотивация действия, есть сюжетная арка. Схема – голливудская наука. Имея схему на боковом фланге, интереснее всё-таки работать со своими впечатлениями. Я вижу, что студенты иногда зацикливаются на сюжетных моментах. Начинают бодро, а потом живость теряется. Интересно идти не от начала к концу, а от образа.
Вообще красивых комиксов много. Думаю, предубеждения на их счёт падут.
ОА: Предубеждения, может быть, в большей степени связаны с пересказами… Например «Остров Сокровищ» в комиксе. Когда это сокращённая версия в картинках, сразу возникает коннотация, что это, мол для тех, кто просто не может книжку прочитать. То есть, понижается градус интеллектуального.
НС: Может быть, как с любой адаптацией. И многие тиражируются как сериалы. Но комикс может приносить в книгу кинематографические ходы, которые её обогащают. Грань между иллюстрацией и комиксом, если ещё не исчезла, то становится всё тоньше и тоньше. Также больше права на жизнь получают комиксы, которые не такие динамичные, не наполненные действием, более созерцательные.
ОА: Спасибо, Надечка, за интересный разговор!