Художники бывают разные. Выпуск 2: художник по тканям
Маша Первушина – текстильный художник, арт-терапевт, педагог. Как художник работает в техниках цианотипии, вышивки, росписи по ткани, коллажа. Педагогическая специализация Маши – самое раннее рисование (до года и после). Интерес Маши в арт-терапии – регрессивные материалы и техники.
Беседовала с Машей Оля Айзенберг на выставке «Рёбра жёсткости» арт-проекта «Слишком личное», проходившей в ноябре 2021 года.
ОА: Мы говорим с разными представителями профессии, какими художниками можно становиться в принципе, и как это происходило конкретно с каждым нашим собеседником. Поэтому рассказывай, прямо с самого детства ))
МП: Мне очень повезло с изостудией, которая была у меня рядом с домом. Я начала туда ходить примерно в 5 лет. И она, кстати, была чем-то похожа на «Летал и Шагал» )) Там было много цвета. Осенью и весной мы занимались живописью и композицией, а зимой – бумагопластикой, делали всяких персонажей. И вот я помню: вся эта серая осенне-зимне-весенняя Москва, серое Чертаново, многоэтажки… И два раза в неделю я ходила в изостудию, она называлась Радуга, и это прямо казалось – ну ващеееее, отвал башки просто, очень вдохновляло.
И конечно там была куча разных приёмов, техник, с которыми я была не знакома, всякие папье-маше, расписывать тарелочки… У меня и сейчас есть этот интерес – к материалу, к крафту, а там он у меня как раз и зародился.
ОА: А в семье у тебя художников нет?
МП: Нет, в семье нет. Тоже, кстати, интересно – мне с детства показывали альбомы. Я родилась в год Олимпиады и мой папа работал охранником в посольстве. И там можно было достать книжки по искусству, каталоги – каталог Третьяковской галереи, Пушкинского музея. И я помню, что они мне тоже казались такими яркими-яркими, мне их показывали с 2-х лет примерно. Они хорошо помогали проводить со мной эти экзекуции, на которые дети просто так не соглашаются – стричь ногти, например. Я помню, что две картины я могла бесконечно разглядывать: «Явление Христа народу», там же ещё все эти эскизы, эти головы – эмоции просто захватывали. И вторая – какая-то из греческой мифологии, автора не помню, там Аполлон, по-моему, и какие-то два спутника. И если в «Явлении» привлекали какие-то вот эти очень яркие эмоции, то здесь какая-то очень явная грусть меня охватывала…
ОА: То есть родители тебя образовывали, показывали картинки хорошие и отдали в изостудию.
МП: Да, и вот ещё откуда корни растут. Мой папа из города Можайск. А там была дача художника Сергея Герасимова. И до сих пор это музей мемориальный. А там очень красивые места – изгиб реки, монастырь поблизости Лужецкий, прямо можно из окна писать. Папа рассказывал, что они, когда были детьми, носили Герасимову молоко, и видели, как он стоит за мольбертом и работает. Видимо, это тоже как-то повлияло на папино восприятие искусства, которое он мне стремился привить.
ОА: А дальше как складывалась твоя художественная жизнь?
МП: Интересный факт ещё, знаешь: наша студия как-то закрылась на год (я в общей сложности лет 5 туда ходила). И, представляешь, я стала троечницей в школе. У меня убрали вот это вот рисование, казалось бы – вот тебе больше времени на учёбу. Это был, наверно, 5 или 6 класс.
И мы долго искали, потом нашли ещё одно классное место: это был дом пионеров на Полянке, тоже атмосферное место – старый неоготический особняк, сейчас бы я сказала, что это было похоже на Хогвардс. Преподаватели нас каждый год собирали во дворе, рассказывали о про повешенную дочку владельца особняка, прямо как реальные персонажи из Гарри Поттера, по-серьёзке вещали нам все эти истории с большой лестницы. О том, что кто-то из охранников слышал как звенят люстры, про привидения ))
Там были какие-то такие странные прогрессивные кружки типа польского и венгерского языка, ну изостудия, конечно. И там я тоже занималась года три.
Тут я уже познакомилась с реалистической живописью. Потому что я стала готовиться к художественной школе. Я, как все нормальные дети, в 11 лет в художественную школу не пошла. Я долго зрела. Ждала, когда придёт понимание, что я хочу связать с этим жизнь. И сдать экзамен для меня было челленджем. В 15 лет я поступила.
ОА: Тебя не беспокоило, что ты старше всех?
МП: В художественной школе номер 1 на Пречистинке, в которую я поступила, был отдельный класс для тех, кто старше. У нас даже была барышня 23-х лет )) Это было интересно, потому что это были какие-то ребята, не знаю, другие какие-то.
ОА: Значит, это уже начинался осознанный профессиональный путь?
МП: Ну в целом, да, хотя у меня были сложные отношения с реалистическим искусством. Два эпизода ярких про это мне хорошо запомнились.
В изостудии «Радуга» мне как-то поставили натюрморт, голубая драпировка, какой-то кубок огромный, оранжевые фрукты… То есть, в принципе преподаватели подбирали нам натуру, видели, например, у кого-то склонность к декоративности и учитывали это в постановке. Мне было лет 10, возраст, когда внутренний критик уже включается. Я нарисовала работу, не хочу говорить «написала» )) Смотрю и думаю: «Боже мой, какой кошмар, почему она такая ужасная!!! Вон же оно всё стоит, почему я не могу нарисовать как есть!!» А относительно недавно наткнулась на неё, (я храню часть своих работ) и вижу, что нормальная совершенно работа, хороший такой декоративный натюрморт.
А когда я ходила в изостудию на Полянку, готовилась к поступлению в художку, некоторые натюрмоты вызывали у меня такое внутреннее сопротивление, что я месяц могла не приходить в студию. Типа, а у меня контрольная, я готовлюсь, ничего не знаю! ))
ОА: А ты сравнивала себя с другими? Всё-таки я талантливее Иванова, нет, Петров талантливее меня…
МП: Нет. Таких проблем у меня не было. Я сравнивала только с натурой. Похоже или не похоже. Было сложно понять вот это самое важное, что есть определённые приёмы, техники, чтобы передавать реальность. Что ты не просто её срисовываешь. Я помню тот инсайт, когда я поняла, как передать золото. Что это просто разные цвета, которые за счёт контраста дают этот эффект.
Не сразу понимаешь, что есть определённые законы живописи. Что живопись – это имитация. Как многие юные художники, я очень хотела писать маслом. Это же такое настоящее! И я это делала совершенно без понимания этих законом – как вижу, так и рисую. И когда преподавательница что-то правила, я видела, что работа стала лучше. Но я не понимала, как это повторить. Не понимала, за счёт чего. Не хватало какого-то объяснения, внимания к этому.
Потом были подготовительные в текстильный институт.
Почему в текстильный? А потому что однажды, ещё в дошкольном возрасте, мы гуляли с мамой по Нескучному саду и походили мимо Текстильного. И мама сказала: «Вот, Текстильный институт. Хорошее образование для девочки». И у меня это здорово засело в голове.
Но не только из-за этого. Когда в старших классах я ходила на дни открытых дверей в разные художественные ВУЗы, я видела, что Текстильный как раз меньше всего про реалистическое искусство.
И вот ещё история про то, как формировался мой интерес к материалу и как родители его поддерживали. В школе был любимый предмет – труд. И однажды я увидела у учителя на столе книгу «Сделай сам», переводное немецкое издание. Это было как Holy Bible для меня. Там столько всего! Бумажные вырезалки, персонажи из раскрашенных камушков, и пр. И родители подарили мне через пару лет такую же книгу. Я многое оттуда делала. Это сейчас у нас есть pinterest, мастер-классы, ютьюб. А тогда эта книга стала кладезем идей!
И я собирала разные кусочки, лоскуты – найду обрывок бабушкиного воротника, берегу для персонажа.
При поступлении я недобрала баллы, и мне родители настоятельно рекомендовали идти на платное. С одной стороны, я не жалела. Это стало частью моей жизни, я познакомилась с теми людьми, которые из однокурсников стали друзьями и коллегами. Но с другой стороны я комплексовала – у нас были люди, которые поступали по пять лет. И они были, конечно, тёртые калачи. А я была только что закончившая школу. У меня не было, конечно, такого опыта и уверенного мастерства. Я бы советовала всем, кто хочет себя связать с изобразительным искусством, сначала получать среднее профессиональное образование. Разница между теми, кто пришёл из училища и теми, кто из школы, была огромная. Они были гораздо крепче нас.
И тут я случился у меня первый опыт арт-терапевтической практики, к которой я пришла интуитивно. Это было, так скажем, «нецелевое» использование краски, до которого я как-то сама вдруг дошла. После вполне академического образования в художке. Я начала смешивать краски с косметическими материалами, и просто экспериментировать с процессом. Лена Макарова на своих семинарах тоже такое делает, кстати. Я устраивала такие само-терапевтические сессии для расслабления. Абстрактное рисование, абстрактная возня с краской. Примерно раз в месяц я устраивала себе такие сеансы. Бумага, краски и желание куда-то выплеснуть свою энергию. За год я сделала несколько работ. Я даже скрывала это от друзей, от преподавателей. И когда мы ездили на практику, я брала с собой материалы, закрывалась в комнате, никого не пускала и рисовала. Тайна добавляла ценности процессу. Потом я сказала своей подруге Вике, и она меня сфотографировала. Я сижу в лесу, передо мной картина формата А1.
Эта практика так меня затронула, что я даже пыталась отнести эти работы курсе на четвёртом на предмет, который был максимально близок, чтобы об этом рассказать – «Проблемы современного искусства». Но наши преподаватели мне сказали – всё фигня. Осталась непонятой в этой практике.
Со второго курса института я пошла в свою же изостудию вести там занятия. Хотелось себя как-то применить, а тут было достаточно безопасно – я всё там знала. Хотя авторитет там свой отстаивать было очень сложно. Очень поддерживал, питал меня всё-таки контакт с детьми. Я видела какие они делают штуки, как они рисуют – это же просто бомба. К тому же они часто дарили мне свои работы. Это было приятно.
И ещё был один интересный проект во время учёбы. Курсе на 3-м нас с моей подругой Маргаритой Лагун по рекомендации преподавателя по фотографии Всеволода Борисовича Тоботраса пригласили в музей Блока (Шахматово), который тогда восстанавливался. Там была неожиданная задача: нам надо было нарисовать… обои! В одной из комнат - голубой гостиной. Никаких фотографий не было, только в каком-то источнике было их очень туманное словесное описание: «на небесно-голубом фоне более светлого цвета лилии и между ними золотые цепочки». И это была очень серьёзная исследовательская работа для нас. Мы ходили в Крутицкое подворье, в Ленинку, и постепенно это всё нарисовалось. Учебный год мы этим занимались. Ещё был ложный паркет, который мы рисовали. Пару месяцев мы это всё рисовали. Размечали сначала, всё вымеряли. А потом оказалось, что дом кривой. И пришлось на глаз подгонять ))
Первая работа с трудоустройством была в конторе, которая занималась текстильным дизайном.
Был страх, что нужно куда-то устроиться. Но проработала я там год.
Эта работа была конечно не для темперамента юного художника. У меня очень высокая была планка. Я 10 лет училась! А прихожу в индустрию и вижу, что работают дизайнерами бывшие домохозяйки, которые, конечно, хорошо коммуницируют с клиентами, но они, конечно, не дизайнеры никакие.
А была и такая работа – красили, подновляли золотые буковки на стелле с Бородинского поля. Такую работу просто малярам доверить не могли. И спрашивали нас: «Вы маляры какой категории?»
Я очень люблю в своей работе такой момент – такие секретики, когда тебе становятся доступно то, что другим не доступно. Мы входили в эту стеллу, там дверка, за ней лежат лишние буковки ))
А ещё мы красили колонны в монастыре. И никто нам не сказал, что голыми руками лучше в негашёную известь не лезть… А мы молодые непуганые дураки, нам море по колено… На руках ожоги были.
Ещё я успела поработать в детском саду. Сад был прогрессивный. Можно было делать практически всё, что угодно. Там я вела и по батику занятия (техника росписи по ткани - ОА.). Это было для сада очень круто.
ОА: То есть, ткань в том или ином виде как материал на протяжении всего твоего профессионального пути с тобой. Что это за материал для тебя?
МП: Я до сих пор в исследовании этого материала. Конечно, это про тактильное и телесное. И это традиции. У меня этот материал всплыл и на моей арт-терапевтической учёбе. Я научилась идти за свойствами материала. Подбирать материал под идею и потом её проявлять уже с учётом особенностями материала.
ОА: То есть материал становится для тебя соавтором? Окончательный замысел выкристаллизовывается уже во взаимодействии с материалом?
МП: Да, именно так. Хорошо бы, ещё чтобы кто-то посмотрел в какой-то момент на работу. Сейчас я стала смелее: просто позволять себе это делать. Не ждать какой-то оценки. Сделать, объяснить и там уж – кому-то понравится, кому-то нет. Это нормально. Вот здесь на выставке висит работа из серии «А почему бы не сшить вот такое? Давай сошьём. А давай-ка вот тут вышьем что-то такое непонятное. А давай».
Но я ещё, конечно, в процессе формирования себя как художника. Мой арт-терапевтический диплом мне очень помог в этом. Когда я смотрела в ретроспективе таймлайн моих интересов – и мой интерес к регрессивным техникам и материалам, и моё рисование с младенцами, сюда же любовь ко всем экспрессионистам и Поллок, и Кляйн и др. И я вдруг поняла, что меня всегда интересовала и интересует тема фиксации невидимого. Космогонии Кляйна, где у него отпечатки ветра, отпечатки огня, и про это же моя любимая цианотипия – это же действительно отпечаток вроде реальности, а вроде нереальности. И арт-терапия меня этим привлекала – выявлением невидимого. И вообще, в принципе, искусство в целом – оно же про это.
ОА: С одной стороны художник – это творец, демиург, властелин. Такой модернистский подход. С другой – постмодернистские художники самоустраняются от авторства, в той или иной мере. Как в тебе представлены эти позиции? Они в каком-то балансе, или какая-то доминирует?
МП: Меня, как представителя шизоидного типа личности безусловно гораздо больше интересует внутренняя реальность, чем внешняя. И я вижу, какие у художников, похожих на меня, есть сильные стороны. Ты входишь в этот маленький люфт между реальностями, ты и там, и там. Я творю, проявляю свою реальность – это есть акт творчества, создания, здесь я творец.
ОА: А к каким мотивам, темам ты обращаешься в своих художественных практиках?
Меня в последнее время интересует прикосновение к изучению пути человека. В дипломной работе я ссылалась на теорию биогенетизма (теория о том, что онтогенез повторяет филогенез: человек, проходит все этапы развития человечества, в том числе это проявляется в детском рисовании). В дипломе я концентрировалась на раннем этапе: первобытность, захват пространства, и у детей то же самое – совсем недавно видела на занятиях явный захват пространства с помощью краски ))
ОА: У тебя сейчас есть педагогическая деятельность, арт-терапевтическая и своя собственная арт-практика как художника. Эти направления для тебя одинаково ценны или есть какие-то приоритеты?
МП: Они переплетаются. Отказываться от преподавания мне точно не хотелось бы. Особенно теперь, когда я уже в достаточной степени отрефлексировала, чем ценно для меня именно раннее рисование. И кстати, написав диплом по арт-терапии, я теперь понимаю, почему эта тема – раннее рисование и применение регрессивных материалов – часто наталкивается на блок со стороны родителей. Потому что реально можно прикоснуться к травматическому опыту из прошлого. А у нас в стране такого опыта очень много. Механизм работы регрессивного материала может привести в довербальный период. И если там было небезопасно, там много раз тебя били по рукам, блокировали твою познавательную деятельность и говорили – нельзя, не трогай, помой руки и т.д., то там будет очень некомфортно. Арт-терапия как раз позволяет проработать эти травмы. За что я её очень люблю ))
Иллюстрации:
1. Скатерть "Космос". 2020 год
2. Студенческая практика в Балабаново. 1999 год
3. Цианотипии. 2014 год
4. Обои в голубой гостиной в Шахматово
5. Живопись 2018-2020 годов
6. Серия "Белые этюды". 2020 год
7. Иллюстрация для календаря ожидания нового года. 2018 год
8. Работы курса «грудничковой» живописи «Кошалад и чипияха» в Мамином садике
9. Арт-терапевтический диплом по регрессивным материалам. 2021 год